Когда-то, в детстве, я впервые увидел живую статую.
Мне было тогда лет восемь. Серебряная девушка, застывшая, странно красивая и ломкая, поразила меня. Я не мог понять, как это может быть. Мне казалось, что это нельзя — вот так вот красить живых людей, к тому же девушек, юных и красивых, прямо по живому, как какую-нибудь вещь, — по нежной их коже, по лицу, шее, рукам…
Меня захлестнула тогда какая-то странная тоска, и я стоял и смотрел, смотрел, вытаращив глаза, на нее, живую и неживую одновременно… Мне все казалось, что ее заколдовали. Я переполнялся детской жутью, набухал ею до ушей, и ночами мне снились кошмары: злой колдун превращает нежную принцессу в статую.
Ее спасение стало моей навязчивой идеей, и я изрисовывал неуклюжими силуэтами тетрадь за тетрадью.
***
… Все это пронеслось у меня в голове, когда сквозь стекло машины я вновь увидел серебряную фигурку.
Нога моя сама надавила тормоз, я припарковался и вышел, не веря своим глазам.
Конечно, это была совсем другая девушка. Просто она стояла на том же бульваре, на том же месте — у каменной балюстрады — и вокруг нее была такая же толпа с фотоаппаратами. И под балюстрадой было такое же серебряное ведерко с монетами и купюрами.
Все совпало, и я вдруг окунулся в детство, как мсье Бретодо из «Амели». Только я теперь был другой — большой и бородатый; и я мог разглядывать ее, сколько угодно, и никто не торопил меня.
Девушка была совсем молоденькой. Она изображала француженку с зонтиком: на ней было старомодное платье с оборками, застывшее, как жесть, и маленькая кружевная шляпка, наклоненная ко лбу по моде времен Мопассана. Лицо, шея, уши, голые руки и плечики ее были выкрашены блестящей краской, из-под платья выглядывала туфелька с помпоном и часть закрашенной ножки, под шляпкой вздымался парик с высокой прической. Все было густо пропитано серебрянкой, как смолой. Под ресницами, слипшимися от краски, были видны карие глаза, старательно-застывшие, как живые пуговички. Девушка меняла позы, одну прелестней другой, двигаясь при этом, как кукла на шарнирах. Она великолепно владела своим телом…
Вокруг сыпались вопросы: — А она живая? А как смыть эту краску? А это не вредно? А сколько можно так стоять без движения? А зачем это? А под одеждой тоже все покрашено?..
Мне
— У вас есть что-нибудь от триппера?
— Да.
— Заверните покрасивее — это подарок!
не хотелось уходить. У меня был выходной, и на дворе была весна, жаркая, отчаянная, как иногда бывает в мае. Я глазел на девушку-статую, принимавшую позу за позой, и чего-то ждал. Чего — и сам не знал.
Вдруг позади нее я увидел какого-то старика.
Что-то в нем насторожило меня — я даже и не понял, что. Старик как старик. Только выражение лица странное: хитрое, как у фрицев в старом кино.
Он приближался к девушке со спины, и та не видела его. Подойдя ближе, он вдруг стал тянуться к ней какой-то штукой, похожей на кривую палку или жезл. Казалось, что его палка — сачок, и он хочет поймать им девушку, как бабочку.
В голове у меня вдруг мелькнула тень какого-то воспоминания… Не успев понять, что к чему, я вдруг крикнул: — Девушка! Статуя! Сзади! Сзади!
Статуя оглянулась, вскрикнула — и слетела с постамента. Старик ринулся за ней.
— Эй, уважаемый, в чем де… — я догнал его, но тут же упал, отброшенный резким толчком. Другие люди, пытавшиеся остановить его, отлетали и падали, как я. Старик почти настиг девушку…
События развивались стремительно, как в боевике. Меня вдруг осенило: я сиганул к своей машине, открыл переднюю дверцу… — Девушка! Сюда! В машину! Синяя! Вот здесь, слева! И закрывайтесь! Девушка!..
Удивительно, но она услышала меня и подбежала к машине. Старик бежал следом за ней, но я изловчился и подставил ему подножку. Он грохнулся на мостовую, выронив свою палку, а я, не соображая, что делаю, подхватил ее и прыгнул в машину. Девушка была уже там.
Я дал газу — и мы рванули вперед. Какое-то время старик бежал за нами, выкрикивая что-то, но быстро отстал.
***
Все это заняло не более минуты. Мы мчались во весь опор, и я пытался осознать, что произошло.
— Все. Уже не догонит, — сказал я, чтобы что-то сказать. Девушка молчала, глядя прямо перед собой. Губы ее дрожали.
— Кто это? Ваш родственник? Прямо маньяк какой-то. По-моему, вы испугались. Чего так бояться? А у него что, электрошокер? Долбануло конкретно… Странноватый дедуля! — А? Что? — она посмотрела на меня, нервно рассмеялась и закрыла лицо руками. — Странноватый дедуля, говорю. Кто это? — Это… это… Как вам сказать… Нет, я не могу сказать! Не могу…
Голос не слушался ее, и она прокашлялась.
На несколько секунд воцарилась тишина. Затем я сказал:
— Так нельзя. Вот так вот сразу выйти. Это неправильно. — Почему? — Ну… Я даже не знаю, как вас зовут… — Майя. — Майя? А я обыкновенный Рома. А давай на ты? — Давайте… давай. — Вот и познакомились. А что, тяжело вот так вот в краске ходить? — С непривычки странно… а так ничего. — А ты давно уже? — Давно… то есть вот так, на бульваре — второй раз только… Я подрабатываю… Вообще я актриса, играю в театре. Театр «Пигмалион», знаешь? Он недавно открылся. Но на квартиру не хватает, приходится подрабатывать… — А ведь ты весь свой заработок на бульваре забыла. — Да. Вот забавно!..
Было такое чувство, что я попал в кино — и непонятно, что произойдет через секунду. Я не задумывался, куда еду, и мы колесили по городу, как в карусели, накатывая уже третий круг. Водители пялились в окна, высматривая, кто это такой со мной сидит.
— … А давай выйдем тут? Смотри, какая благодать! Ты ведь не спешишь? Заодно и перекусим. — Что? Прямо вот так? — Майя рассмеялась, показав на себя.
И мы вышли в буйную зелень парка.
— Не наешься краски? — спрашивал я, наблюдая, как Майя жадно поглощает шашлык. Черт подери, какое все-таки приятное занятие — угощать девушку, голодную, как тигр!
Она сидела напротив меня. У нее было нежное, нервно-переменчивое лицо, на которое хотелось смотреть долго, как на воду или на огонь. Майя казалась худенькой, но я видел, что краска, сверкающая на солнце, зрительно утоньшала ее тело, делая его хрупким и ломким. Ее платье оттопыривалось вперед, открывая закрашенный верх тугой груди…
На нас, конечно, пялились, как на инопланетян. Майя выглядела эффектно: ее кожа блестела и играла на солнце, как настоящее серебро. Люди смеялись и фоткали нас; и потом, когда мы гуляли по аллеям, за нами тащился эскорт зевак.
— Не смущает народная любовь? — спрашивал я. — Ничего, даже весело, — смеялась Майя, отвешивая зевакам церемонные поклоны. — Актриса не должна стесняться, когда на нее смотрят. Это отличный тренинг… — А когда можно будет на тебя пойти? — Вот как раз завтра премьера… Ой! Но тебе туда лучше не надо. Не ходи, ладно? И зачем я тебе сказала? — Приду, конечно, — и не надейся, что не приду. — Да?Тогда я тебе контрамарку на входе… Скажешь, что это ты. Только… — Что? — Ничего. Увидишь. — Майя рассмеялась, закрыв лицо руками. — Может, снимешь парик? Солнышко вон какое! — Это не парик. Это мои волосы, только в краске… — А какого они цвета без краски? — Рыжие. Натуральные, без хны. Я природная рыжая бестия, — смеялась Майя, показывая жемчужные зубки. — Никто не верит, что это мой цвет. И ты не поверишь — завтра, когда увидишь… Мне вообще редко верят. Не верят, что я актриса, не верят, что мне восемнадцать лет… Когда меня нашли на улице — семь или восемь лет мне было, — не верили, что я забыла свое имя… Забавно, правда? Доктора потом сказали, что у меня амнезия. Они говорили, что она пройдет когда-нибудь, — но я так и не помню, что было до семи лет… Никто не знает, как я попала на улицу, где моя семья, мои родители… Помню себя вот с этого момента: меня нашли, кормят, купают… Меня назвали Майей, потому что нашли в мае. И день этот объявили днем моего рождения. Потом я жила в приюте… Там хорошо на самом деле, меня очень любили все — и воспитатели, и дети. Там ведь все дети бездомные… Это приют при одной американской церкви. Там же я стала учиться. И чуть ли не сразу полезла в актрисы. В восемь лет я уже изображала статую, а потом играла там, наверно, в двадцати спектаклях, — сама же их и ставила. А потом к нам приехал Фауст Агриппович. Маэстро Брокенберг. Он ездил по приютам и отбирал талантливых детей. И сразу выбрал меня. И предложил жить у него и учиться в его студии. И все бесплатно! Я была потрясена… Я…Ее карие глаза, тревожные и удивительно красивые, были похожи на прозрачные камни — берилл или кошачий глаз. Глубокий цвет, игравший на солнце, странно оттенялся белесым металлом краски, покрывавшей веки, ресницы и всю кожу.
… Незаметно стемнело. Майя бурно жестикулировала и мотала головой, как щенок; ее волосы, пропитанные серебрянкой, растрепались, и на лоб свесились окрашенные пряди, которые она постоянно теребила, пытаясь заправить за ухо.
— А ну давай-ка… — я подошел к ней и уложил, как мог, ее волосы. Они были жесткими и липкими от краски. Я провел перепачканными пальцами по лицу, сделав себе «глаза зомби», и Майя смеялась, доверчиво глядя мне в глаза.
Луна, вышедшая из-за облаков, освещала ее призрачным светом, отблескивая в матовом серебре краски. Майя казалась волшебным призраком или миражом. Я нагнулся к ней, коснулся губами ее лба…
— Ты такая при луне… — сказал я, чтобы оправдаться. — Только при луне? — рассмеялась Майя. Она волновалась. — Нет. Не только, конечно. Я глупость сморозил, да? — Ну что ты!… Но это не я, это статуя. Это моя роль…
Мы стояли друг против друга, и я снова и снова целовал ее в лоб, шершавый от краски. Потом она тихо сказала:
— Мне нужно рано лечь спать. Завтра