Когда я появилась на свет, мои родители были довольно молоды. Жили они, правда, отдельно от родителей — по распределению (в те годы после института тебя прикрепляли к определенному предприятию) , они отправились в далекий уральский городок, что бы стать инженерами на заводе. Как молодым специалистам им выделили однокомнатную квартиру, они быстро обжились, и сколько я себя помню — в нашем доме всегда было множество их друзей и приятелей. Словом, они вели вполне веселый, молодежный образ жизни. И тут, незапланированно, на свет появилась я. Сейчас я понимаю, что моя мама чувствовала себя крайне неуверенно в роли матери. Не имея под рукой бабушек и дедушек, она решилась довериться единственному источнику педагогической мудрости, который оказался в ее распоряжении — книге о воспитании детей, изданной аж в 1937 году.
Согласно этому «ветхому завету» педагогики, главное в деле воспитания — это режим дня. До 10 лет дети должны были укладываться в постель в восемь вечера — и все тут. Вполне возможно, что в 37 году это была актуальная информация — может дети должны были подниматься к утренней дойке и идти пешком за пять верст в школу в соседнем селе: Но для меня это было невыносимо — проворочавшись с боку на бок до 10 я с трудом засыпала. Но не тут-то было — в 11 звенел будильник, и мама педантично будила меня и усаживала на горшок. Почему чертов фолиант настаивал на горшке? Кто его знает, возможно потому, что большая часть населения пользовалась тогда нужником во дворе: В любом случае, я, растопырившись, как лягушонок, в трех метрах от благоустроенного совмещенного санузла усиленно пыталась расслабиться и пописать.
Наверное, само по себе все это было не страшно. Но, как я уже упоминала, мои родители были молоды, общительны, и каждую неделю у нас собирались их друзья — семейные пары с детьми, по большей части моими ровесниками. В половине восьмого, когда наши детские игры были в самом разгаре, мама громогласно объявляла, что Жанночке пора спать. Каждый раз я упиралась, хныкала, пыталась разжалобить ее слезами, но мама считала, что я перевозбудилась от гостей, и чем раньше я окажусь в кровати, тем лучше. Среди моих сверстников, разумеется, считалось особым шиком, признаком «взрослости» ложиться спать наравне со старшими. И вот меня уже, на глазах у всех, тащили в ванную, откуда я выходила уже в пижамке. Мои друзья хихикали надо мной, а самое обидное было, разумеется, то, что в нашей однокомнатной квартире моя кроватка была просто отгорожена от комнаты шкафом. Рядом, в двух шагах дети гостей продолжали играть, и непременно кто-нибудь заглядывал в мой закуток с насмешками. В 11, когда еще не все гости разошлись, раздавался громогласный звонок будильника, и мама, опять таки вслух извинялась, что ее девочке пора пописать. Она усаживала меня на горшок, и хотя это происходило рядом с моей кроваткой, обзор из комнаты был великолепный. Взрослых это, разумеется, не интересовало, а вот дети собирались на мое «великое сидение» как на цирковое представление. От стыда я не могла расслабиться, а мама, сидящая рядом на корточках, и нетерпеливо приговаривающая «пись-пись» , только добавляла неловкости. Наконец, струя звонко ударяла в металлическую стену горшка, оповещая всех присутствующих об успехе мероприятия. После этого мама поднимала меня, вытирала попку, и для меня, 8-9 летней девочки такая экспозиция — без трусов перед сверстниками — была постыдна и невыносима.
Но все это меркнет перед празднованием моего 10го дня рождения. Согласно «воспитательной книге» ровно с этого дня и до n-надцать лет я могла ложиться спать не в половине восьмого, а в 9, и обходиться без принудительной высадки на горшок. Почему моя мама решила, что привычка, к которой она сама приучила меня на протяжении нескольких лет, исчезнет сама собой от перемены дат — бог знает. Но за праздничным столом, где опять была компания друзей родителей, разумеется, с детьми, мама не раз упомянула, что «девочка совсем выросла, теперь я (в смысле — мама) могу спать спокойно, а не подскакивать по будильнику, что бы усадить ее на горшок». День рождение — днем рождением, но в полдевятого я отправилась спать, в развеселой пижаме с утятами, предварительно попрощавшись со всеми гостями. В половине 11го я, наконец, крепко заснула, а ровно в 11, точно по будильнику, впервые за многие годы описалась в кровати. Об этом незамедлительно доложил взрослым, продолжавшим застолье, кто-то из детей, и растерянная, покрасневшая мама, потерпевшая педагогическое фиаско, кинулась ко мне. Она судорожно начала собирать мокрое постельное белье, стащила с меня промокшие пижамные штанишки и так, полуголой, отправила в ванную, мыться. Не думаю, что ею руководил злой умысел, скорее всего она действительно просто растерялась, но в результате я дважды проскакала по комнате перед всеми гостями в одной коротенькой пижамной кофточке, едва доходившей мне до пояса, пытаясь прикрыть ладошками писю. Потом я еще долго не могла заснуть, и прислушивалась к шуткам гостей по поводу случившегося. Сейчас я понимаю, что смеялись над моей мамой, но мне-то тогда казалось, что надо мной! В результате горшок из обихода мама осторожно вывела только к моим 14 годам, когда «ночные казусы» стали случаться со мной только в исключительных случаях.
Еще одним фетишем, навязываемым ненавистным «Воспитанием детей» , стал мой стул. Да-да, стул в «том самом» смысле. По убеждению авторов, я должна была ходить «по большому» два раза в день, с точностью кремлевских курантов. Для этого родителям самим предлагалось выбрать время — моя мама остановилась на 7-15 и 16-15. До какого-то возраста все шло на удивление хорошо, уж не знаю, чем это можно объяснить. Но когда я стала подростком, мой кишечник отказался служить «сигналами точного времени». Опоздание в четверть часа родители воспринимали как ужасающий запор и однозначное показание к клизме. Родители работали посменно, так что им не составляло никакого труда по очереди следить за этой деликатной стороной моей жизнедеятельности. Сперва, в «час икс» меня с громогласными напоминаниями отправляли в туалет. Спустя пять минут приходили мама или папа и присев рядом на корточки уговаривали потужиться. Когда и это оказывалось бессмысленным, меня отправляли в комнату, готовиться. Я расстилала на кровати противно шуршащую клеенку, большое полотенце, и, сняв с себя все ниже пояса, устраивалась в классической позе — на боку, лицом к стене, поджав одну ногу к животу, так что моя упрямая дырочка весело выглядывала между полушариями попы. Спустя пару минут появлялся родитель с дежурным подносом, нарытым марлей. На подносе была жестянка с вазелином, резиновая груша и старая эмалированная кастрюлька с теплой кипяченой водой. Почему мои родители не пользовались кружкой Эсмаха — я не знаю. Может они тоже не знали о ее существовании? Во всяком случае, носик груши многократно путешествовал из моей попки в кастрюльку и обратно, пока весь литровый объем не перемещался ко мне в кишечник. Папа проделывал процедуру быстро и даже весело, но я очень стеснялась раздеваться перед ним, и, несмотря на то, что с мамой мне было гораздо труднее, предпочитала ее «вечернюю смену». Мама же при постановке клизмы начинала сюсюкать со мной, как с младенцем. От ее бесконечных причитаний, вроде «Где тут наша маленькая вредная дырочка? Сейчас мы смажем ее вазелинчиком, что бы Жанночке не было больно:» , «Потерпи мой котеночек, сейчас мама зальет еще чуть-чуть водички в твою попочку, чтобы выгнать противную какашку» у меня скулы сводило. Однажды (мне было лет n-надцать) в урочное время у меня в гостях оказались мои одноклассницы. Маме было абсолютно все равно, есть у меня гости,
— Что случилось?
— О, не беспокойтесь! Это просто новоприбывшему вырезают отверстие в голове для ореола.
Через короткое время опять раздается страшный крик. Еще более испуганная женщина вопрошает:
— А это что?
— О, не беспокойтесь! Это просто новоприбывшему вырезают отверстие в спине для крыльев.
Женщина начинает медленно пятиться назад. Петр спрашивает:
— Вы куда?
— Да я пойду лучше вниз. В ад.
— Вы что! Вас же там будут насиловать и содомизировать!
— Ничего, у меня, по крайней мере, отверстия для этого уже есть.
или нет — в 16-15 она, нимало не стесняясь, сообщила мне, что пришло время какать. Девчонки скривились и засобирались, но мама их остановила сообщением, что даже если придется ставить Жанне клизмочку, это совсем недолго. Ставить, разумеется, пришлось. На глазах у одноклассниц я была вынуждена расстелить клеенку, полотенце, и улечься без трусов и с задранным халатом в позе «в гостях у клизмы». Одно меня радует до сих пор — я не видела их лиц, когда мама со своими обычными причитаниями вставляла и вставляла в меня грушу. После этого случая я, неожиданно, стала популярной личностью в классе — в гости ко мне после уроков обязательно заглядывали одноклассники, и, разумеется, дожидались сеанса клизмования. Сегодня я понимаю, что в начале восьмидесятых, у моих одноклассников просто не было другого источника эротических впечатлений, но тогда я предпочитала не задумываться, почему со мной так охотно «дружат» мальчики. К 17 годам, т. е. к выпускному классу, мой кишечник смирился с необходимостью двукратного опорожнения.