Валентина Михайловна встала с кресла и начала подходить к окнам, задергивая шторы. — Зачем это? — удивился я. — Ну… мы же сейчас хотим кое-чем заняться… — игриво ответила она. — Ну и что? Ты же раньше этого не делала… — А сейчас я так хочу. Валентина Михайловна подошла ко второму окну, задёрнула штору, а я, подойдя к ней сзади, слегка прижался к её спине и снизу подложил свои ладони под её большие груди. Она остановилась, а я, опустив руки ниже, стал развязывать поясок её халата. Валентина Михайловна повернулась ко мне лицом, полы халата разошлись. Я раздвинул их шире и, согнув ноги в коленях и чуть присев, обеими ладонями обхватил её правую грудь и вобрал губами сосок. Несколько секунд я самозабвенно посасывал его под её тихие стоны. Когда я оторвался, мокрый от моей слюны сосок торчал упруго, как обрезок резины. Я коснулся пальцами русых кудряшек внизу её живота, и стал торопливо раздеваться — моему члену было уже больно оставаться стиснутым тканью джинсов и трусов. Спустив брюки с трусами до колен, я развернулся и неловко заковылял к постели. Валентина Михайловна двинулась за мной и прижалась ко мне голым телом. Вздыхая, она мешала мне раздеваться дальше, обняв сзади, крепко взяв в ладонь мой член и массируя его. Наконец, мне удалось освободиться от одежды, и мы оба остались совершенно голыми около дивана, в розовом из-за цвета штор полумраке комнаты. Возбуждённо закатывая глаза, она тихонько поскуливала и гладила меня ладонями по плечам. — Садись… — сглотнув от волнения, прошептал я, легонько толкнув её. Она села на смятую простыню с бледно-голубыми мелкими цветочками и слегка откинулась назад, опираясь на руки. Ноги её были раздвинуты. Я встал голыми коленками на ворс ковра и, выпятив живот вперёд, рукой направил липкую от смазки головку члена к её бледно-розовым, криво раздвинувшимся от сидячей позы губкам, видневшимся в волосах. Войдя, я начал неторопливо двигаться. Диван тихонько поскрипывал. Она, закрыв глаза, тяжело дышала. Я смотрел на её огромные сиськи, и иногда прикасался к ним, потискивая их и прислушиваясь, как в ответ усиливается эрекция и мой корешок аж выгибается, круче поддевая её скользкую, словно намасленную, щель. Внезапно она открыла глаза, внимательно посмотрела на меня, на мой полуоткрытый рот, и улыбнулась. — Что? — остановился я. Валентина покачала головой, и закрыла глаза. Затем вновь их открыла: — Денис, слушай… — Да? — мой голос прозвучал чуть сдавленно — я начал двигаться быстрее. — Мы с тобой вот говорили тогда…про то, как мама и сын… У меня перехватило дыхание, и я притормозил: — И что? — А ты бы хотел на самом деле? Со своей мамой? — Хы-гы-гы!.. — издал я деланный смешок. Ладони у меня стали холодными, сердце застучало активнее, в голове зазвенело от возбуждения от её слов. — Вот если бы она сейчас была на моем месте? Сидела бы вот так же, голая, как я, а ты бы ей… — чересчур благовоспитанная, она лишь мотнула головой, не подобрав подходящего глагола. — Ну… это было бы интересно… — произнёс я, ломая голову — к чему это она вдруг завела этот разговор? — Интересно? А как бы ты себя вел с ней? Как со мной? Или как-нибудь по-другому? Я устал стоять перед ней на коленях, вынул мокрый блестящий член, и сказал: — Давай ляжем… Валентина легла на спину, разведя ноги и одну из них согнув в колене. Я влез на скрипнувший диван, положил ладонь на её гладкое колено и, упершись другой рукой около подушки, вновь ткнулся во влажный мох. — О-о, как он у тебя стоит! Это от разговоров про маму? — снисходительно усмехнулась она. Я не знал, что мне ей ответить. Подтв
— Дорогая, почему ты все время оборачиваешься?
— Да смотрю, ушел ты или нет!
ердить, что её слова меня безумно завели я опасался, потому что не знал, поддержит ли она этот разговор и дальше, или, если я разоткровенничаюсь, возмутится и обломает мне весь кайф. Но она сегодня, похоже, действительно проявляла интерес к этой теме: — А ты бы смог с ней? Ну правда, не стесняйся, скажи, я хочу знать — ты смог бы с ней? — интонация Валентины стала мягкой и доверительной. — Ведь все-таки мать, тебе бы, наверное, неудобно было при ней трусы снять и своё хозяйство показать? Ты же взрослый парень, двадцать пять лет… — Если бы ей не было неудобно — с чего мне-то было бы неудобно? — геройски заявил я, продолжая двигать одеревеневшим членом. — Представь, что ты свою маму… любишь… представь, что я твоя мама… сы-ыночка мой хороший! — вытянув губы трубочкой, шутливо протянула она, погладив меня рукой по щеке. Я хохотнул и, поддерживая игру, плаксивым тоном попросил: — Мама, дай мне титю… — Возьми, возьми мамину титю, сыночка… — всё таким же, сюсюкающим тоном ответила она и, придерживая обеими ладонями, приподняла левую грудь. Я склонился и проглотил сосок. — Ах-х… вот так, вот так, мой хороший… — прошептала она. — Давай сзади… — тоже шёпотом предложил я. Она безропотно повернулась на бок; покачивая грудями и немного покорячившись, она устроилась раком. Из огромного зада её шаловливо топорщились волоски, густо обрамлявшие пизду. Повернув ко мне голову, она спросила: — Красивая у тебя мама? — Да-а! Такая жопа… — я шлёпнул по ней ладонью. Вставив член, я взялся за пышные бедра и снова стал всовывать, прижимаясь к ягодицам тесно, чтоб полнее насладиться теплом её тела. За окном отдаленно раздавались звуки города — бибиканье машин, скрип тормозов, иногда чей-то голос. А в нашей комнате царила тишина, в которой было слышно только наше прерывистое дыхание и поскрипывание дивана… ЗВЯК!.. Я аж вздрогнул! Остановившись, я спросил: — Что это? Звук, который мы услышали, донёсся из прихожей. Валентина помолчала, а потом сказала: — Не знаю. Упало, наверное, что-то. Я продолжил движения. Из прихожей снова послышались звуки, как будто кто-то шаркал ногами. Первый раз я готов был поверить, что там правда что-то упало. Но сейчас совершенно точно было слышно, что там кто-то есть. — Оля, заходи! — спокойно и громко сказала Валентина, чуть выпрямившись на руках и повернув голову в сторону прихожей. Я не успел испугаться или возмутиться и задать вопрос: что это за Оля, как она здесь оказалась и почему ей можно запросто входить в комнату в то время, когда там вовсю сношаются?! Из прихожей послышался шорох, оттуда шагнули, и в дверном проёме возникла фигура… моей матери! Она была будто только с улицы, в шубе и норковой шапке. Представляете мои чувства в ту минуту?! Однако это были, как говорится, ещё «цветочки». «Ягодки» ждали впереди… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)