— А он не буйный? — Спросил солдат у прапорщика, — может закоцать его в браслеты?
— У меня есть уши, — сказал я, — Вы говорите обо мне так, будто я собака, а не человек!
— А хрен тебя знает? — сказал вэвэшник, — написано, что тебя везут в психушку.
— Так не на лечение, а на экспертизу. Чувствуешь разницу?
— Всё равно посади его в одиночку в самый конец, — приказал главный.
— Повезло тебе, — усмехнулся охранник, — рядом с бабой будешь сидеть в отдельном купе.
— За, что она? Сколько лет и как звать, сразу поинтересовался я
— На ходу подмётки рвёшь! — Усмехнулся служивый, — Ольга, 25 лет. Башку топором отцу отрубила.
— Нифигасе?! Повезло! Офигеть надо!
— Только она ни с кем разговаривать не хочет. Себе на уме.
— Понятно, — ничего не понял я, особенно, в чём мне повезло.
Пока охранник отыскивал ключ от связки моего купе, подозреваю, он спецом меньжевался, я разглядывал свою соседку. Она сидела у противоположной стены, вперив невидящий взгляд, куда-то вдаль. Миловидное лицо, ладная фигурка. Нежные тонкие пальцы, прикрывающие симпатичные коленки были похожи на музыкальные. Я попытался поймать её взгляд и улыбнуться ей ободряюще. Она мимолётно взглянула на меня и повернулась, вперив взгляд в противоположную стенку. Наконец дверь была открыта, я вошёл в купе спец вагона, прозванного зэками: «Столыпин»
Сильно хотелось курить, но охрана пообещала дать отменных пиздюлей, тому, кто посмеет курить на стоянках. «Потому, что тут от дыма не продохнёшь. Поезд тронется, и курите сколько влезет».
Наконец состав громыхнул и стал медленно набирать ход. Этапируемые зэки, кто куда, дружно задымили в коридор. Дым тут же подхватывался ветром и, уносило из вагона. Я достал беломорину и с наслаждением закурил. В соседней камере раздался шорох. В стене было прокручено две дырочки, размером с указательный палец. Я приложил к одной из них губы и сказал:
— Оля привет! Меня, Юра зовут. Ты куришь? Если да, то я тебе прикурю и закину.
Молчание.
Я набрал в лёгкие побольше дыма и пустил тоненькую струйку к ней через дырочку. Тут же пальчик девушки закрыл её.
— А понял! Ты не куришь… Извини… А знаешь, я вот представил: Мы с тобой едем в поезде в одном купе на воле. Ты подсела на остановке. Но оказалась совсем неразговорчивой. Ну, типа… бука.
В соседнем купе раздался тихий смешок.
Воодушевившись я в упоении стал продолжать.
— Я тебя спрашиваю, как зовут, а ты, молча, надула свои прелестные губки. Тогда, чтобы привлечь твоё внимание, стал показывать фокусы с картами, но это тоже было тебе не интересно. Тогда отчаявшись, я решил перекусить, чем Бог послал. А Бог послал мне: запеченную курицу. Насколько помидоров, огурцов, зелёный лучок, — перечислял я всё это, давясь слюной.
Я живо представил давно забытый вкус божественных продуктов и взглянул на полбуханки чёрного хлеба и традиционную палку селёдки, которую обычно выдавали перед этапом. Рядом с ними сиротливо соседствовала последняя банка консервов.
— И ещё там была банка с моей любимой килькой в томате, — взглянув на неё, продолжил я
— Юра перестань, пожалуйста, — тихо сказал ангельский голосок за стенкой, — У меня ничего нет кроме куска хлеба и ржавой селёдки. Я бы за банку кильки, не знаю что…
— Сейчас поправим! — сказал я, и громко крикнул: «Командир!»
Через секунду выскочил солдат, который сопровождал меня. Следует учесть, что последняя хата в коей я обитался, была как раз у входа.
— Чё орём? Усмехнулся он, — пиздюлей захотелось?
— Прям мечтаю! — Расхохотался я, — открой кормушку, а потом эту баночку, потрясая баночкой с килькой, пояснил я свою просьбу.
Солдат откинул кормушку, воткнул штык нож в банку и двумя движениями вскрыл её.
— Держи, — передавая её мне, осклабился он.
— Не-е, командир, Оле передай. Это для неё, — кивая на соседнее купе, попросил я.
— Как, ты?! — удивился он, — ну ты даёшь! Она вообще ни с кем не разговаривает…
Солдат скрылся из моего вида, послышался стук откидываемой кормушки.
— Это тебе Юрий передал. Ешь на здоровье.
Парень закрыл кормушку и ушёл к себе…
За стенкой послышались звуки. Оля ела осторожно и тихо, вероятно помогая себе корочкой. Попив воды, она прильнула к дырочке в стене и сказала:
— Спасибо, Юра! Ты прямо волшебник.
— Не за что Оль. На здоровье.
Я прикурил папиросу и крепко затянулся. Я не смел, осуждать её за то, что она сделала, не зная досконально, как и что там произошло, а спрашивать боялся, можно было враз разорвать ту тончайшую ниточку, которая протянулась между нами.
— Юр, прикури и, пожалуйста, просунь мне, если это тебе не трудно.
— Конечно, не трудно! — сказал, я и просунул папиросу огнём к себе.
Мне было приятно слышать не только её ангельский голосок, но и уже давно забытую манеру общения, она в каждое предложение вставляла: «пожалуйста», «Спасибо». Хорошо, хоть на «ты» обращалась. В зэковской среде не принято «выкать». Тут же в ответку получишь поговорку: «Вы-ебу, Вы-сушу, Вы-дрочу».
Девушка, сделала затяжку и тут же закашлялась. Подозреваю, она была не курящей.
— Ты ведь никогда в жизни не курила, — сказал я, — а зачем, тогда?
— Пора начинать, — грустно поведала она.
Я заглянул в дырочку, она сидела у моей стены. Её не было видно.
— Ольчик, — попросил я, — сядь, пожалуйста, напротив, хочу на тебя посмотреть.
Она с готовностью исполнила мою просьбу. На сей раз передо мной сидела совершенно другая женщина. Она что-то сделала со своей причёской, на ногах были чулочки, а не типа лыжный костюм. Симпатичные светлые трусики были прикрыты тёмной плиссированной юбкой. Одна из дырочек, была достаточно низко, чтобы разглядеть их краешек. Я здорово возбудился, как молодой человек прошлого века, случайно заметивший прелестную ножку, упрятанную под многочисленными юбками. Моя рука тут же оказалась в брюках
Она говорит:
— Дорогой, скажи, во мне ведь есть что-то прекрасное?
Он:
— Да, но скоро выну…
и принялась, что-то там, сильно затвердевшее, тереть, мять гладить.
Она пересела к моей стене и стала говорить.
— Юр, знаешь мне, конечно, приятно твоё отношение ко мне. Потому что ты придумал себе образ прекрасной дамы, но это совсем не так.
— А как?
— Я преступница и совершила тяжкое преступление…
— Понятно… А я добропорядочный гражданин, и оказался здесь совершенно случайно. По навету и наговору. Я же ничего не совершал предосудительного, верьте мне люди! А то, что один из негодяев напоролся своим пузом на нож, который я взял в руку, чисто посмотреть — это его вина, а не моя. А второй споткнулся, когда хотел его поддержать и наткнулся своей грудью на нож прямо в сердце. Но ведь в том нет моей вины, правда, же? Я ведь не нарочно? Всё произошло чисто случайно… А третий жил ещё долго. Это вина врачей, уверен! Он прожил почти две недели. Нет, здесь нет моей вины, — чуть ли не на полном серьёзе продолжил я, — Пред тобой, Оленька, можно сказать агнец божий, а меня посадили в тюрьму с убийцами, грабителями и насильниками.
— За что ты их так? — Спокойно спросила Ольга.
— Месть, — ответил я, — они покушались на честь и достоинство моей женщины… на мою впрочем, тоже, — немного помолчав, докончил «агнец божий»
— А я ударила топором своего отчима прямо по шее… Это наверное тоже была месть? Он сильно избил мою маму. Она и сейчас в больнице…
— А менты сказали, что ты голову отрубила своему отцу, — сказал я, — вечно всё напутают или преувеличат. Ну и правильно сделала.
— Ты не осуждаешь меня?! — удивилась Ольга.
— С какого коня? — грубо ответил я, — я не судья и не прокурор. Окажись я рядом с тобой в тот момент, добавил бы ещё, чтобы наверняка.
— Какой ты кровожадный?! — тихо прошептала Ольга.
— Нет, справедливый, — сказал я, — почему мерзавцам и сволочам всё позволено? А когда справедливость торжествует — она наказывается. Что ему было за то, что он избил твою мать,да так сильно, что она попала в больницу?
— Ничего… , — сказала Оля.
— Значит, ты поступила правильно! Не кори себя. Пусть тебе дадут 15 лет, ты выйдешь и продолжишь жить, а он сгниёт в сырой земле, но больше никогда, ни кому не сможет сделать зла, принести вреда.
— Ты так считаешь? — удивилась девушка.
— Более того, я в этом уверен!
— Боже мой, — сказала она, — час назад я была в таком состоянии, что была готова наложить на себя руки. И вдруг привели тебя, и ты всё перевернул! Я теперь, действительно хочу жить. Я ведь была права… Но воспитание… и порицание всех. Соседей друзей… Даже мама, когда узнала… , — Оля всхлипнула но тут же взяла себя в руки и попросила ещё папиросу, — теперь буду курить, — сказала она.
Я не стал её отговаривать. Пусть это вредная и ненужная привычка, но ей это было нужно для доказательства своей правоты. Я перевернул её мировоззрение с головы на ноги, вдохнул в неё дух сопротивления обстоятельствам. Ей теперь хотелось жить всем назло. Мы ещё поговорили о том, о сём, и решили завалиться спать. За окном была ночь. Негромкие голоса не очень-то и мешали. Больше половины вагона спало. Те, у кого были деньги, покупали у солдат, чай, водку и женщин. Женских было целых два купе в самом начале вагона. А между нашими три пустых…
Спал я недолго: часа 3-4. Проснувшись, закурил. Тут же услышал шорох в соседнем купе.
— Юр, ты уже не спишь? — услышал я прелестный голосок.
— Да, проснулся только что… , а ты?
— Минут 15 назад. Расскажи мне сказочку…
— О чём?
— О нашей встрече в поезде в купе… на воле.
Усевшись на своего конька, я тут же начал:
— Меня ожидал отпуск, я ехал к пальмам, морю и прекрасным женщинам из холодной Сибири в жаркий Крым. На одной из остановок ко мне в купе подсела женщина. Она была очень красива, её волнистые волосы щекотали моё сердце, прекрасные глаза щипали душу, а от ангельского голоска, уши сворачивались в трубочки и разворачивались вновь. Но она была слишком серьёзной и молчаливой. Достав из объёмистой сумки книгу: «Письма незнакомки», занялась увлекательным чтением. Все мои попытки разговорить её оборачивались провалом. Она была букой. Отвечала на все мои вопросы односложно: «да, нет». Вконец отчаявшись, я решил бросить это неблагодарное занятие. Время клонилось к обеду. Мой