Паромная переправа оказалась довольно своеобразной. Вместо причала, механизмов и прочего, что в голове всплыло при слове «паром» в помине не было. Были две большие лодки, скреплённые между собой металлической решёткой на которой были закреплены доски. Этот паром хмыкнул, заскрипел, но принял меня с машиной. Владимир-паромщик, как настоящий перевозчик по реке времени, громко сморкнулся, плюнул, ухватился за шест, торчавший из воды.
— Ты, паря, давай другим. Вон, лежит! — Вова налёг на шест, сдвигая с места этот плот.
— Даю! — На самом деле давать мне удавалось с трудом. Но я пыхтел, потел, вкладывая силу в опускаемый ко дну шест. — Якорь?
— Какой якорь? — Вова широко улыбнулся, показав торчавшие жёлтые от табака зубы. — Тут течения нет. Верёвкой привяжешь и хорош. А весной! Да! Весной тут всё как на Ниагаре!
— Водопад что ли? — Мда, пару — тройку таких ходок и стальные мускулы на зависть качкам обеспечены.
— Чего? Нет. Не падает тут ничего. — Плот двинулся плавно, попав на глубину, ослабив нагрузку на мои вздувшиеся мускулы. — Зимой лёд толстенный. Весной вода несётся! А пока солнышко прогреет, лёд пройдёт, паром успеваешь подготовить. И чуть — сразу на воду. Народ-то в церкву идет.
— За перевоз денег берёшь? — Сколько же за такую работу берёт?
— Какая плата? — Он пожал плечами. — Вот тут налечь надо. Обойти косу. — Он навалился на шест, кося на меня. Всё, прошли. Он вытер пот со лба. — Денег с общины платят за парому с района, да и ладно. Чего денег брать?
— А. — Кто платит, какая община, с какого района, сколько? Одни вопросы. Это для него всё понятно. Для меня же его ответ сплошной ребус. — И часто, вот так? — Шест в моей руке дрожал.
— Да, нормально. — Он прицелился шестом в берег. — Вот мы и дома. Давай, подваживай!
Стальной трос всё-таки был. Пока я придерживал паром от сползания по образовавшемуся течению, паромщик соскочил, закрутил ручку то ли лебёдки, то ли сирены воздушной тревоги. Тонкий тросик напрягся, выскочил из воды, потянул паром к берегу, вытаскивая его нос на песочный язык.
— Всё. Приехали. — Он радостно улыбнулся. — Обратно проще.
— И сколько вас тут живет? — Местечко отсюда виделось пустынным.
— Да, я один. — Он вытащил доску, уронил на борт парома. — Бобыль я.
— Кто? — Что за зверь такой — бобыль.
— Ну, как это? Вдовец, дети все в городе.
— А другие родные? — Машину надо аккуратно спускать. В песке может застрять. Где ещё доски?
— Только племяш Юрка. В районе обитает. Изредка приезжает. Но приезжает.
Машина осторожно сползла с парома, также осторожно прокатилась по доскам на песке и резво взлетела на пригорок, за которым стояла небольшая группка домов, небольшая, но красивая, резная и воздушная церковь. Подкатив к домам, я остановил машину, отключил двигатель, открыв уши громкой тишине, струящейся вместе с ветром. Какая красота! Я поднялся повыше, к стоявшему тригонометрическому знаку, окинув взглядом всё вокруг. Блестит змейка реки, сжимаемая со всех сторон лесом, как с картинки стоят дома, церковь словно растворяется в дрожащем воздухе. Красота! Я закрутился на месте, расставив руки. Знаете, как в детстве — крутишься, крутишься, а потом остановишься, и всё вокруг скачет, меняет формы? Вот и сейчас, почему-то захотелось покрутиться, посмотреть на этот мир глазами-мозаикой.
— Эт ты чего? — Володя неожиданно встал передо мной с колом в руке. У них тут, что кол непременный атрибут одежды?
— В детстве так вот крутишься. — Я счастливо улыбался — от уха до уха. — Потом падаешь, а в голове всё крутиться! Детство вспомнил.
— А. — Он кивнул. — А то смотри.
— На что смотреть? — Меня переполнило чем-то таким позитивным, что я был готов его обнять и поцеловать. Конечно, Вован не знал, что такое гомосексуализм и в каких формах он проявляется, поэтому, я точно бы получил по морде его сухим, стальным кулаком.
— Да, вот тут всякое такое. — Ответ был исчерпывающий.
— Так что? — Надо прояснить, чтобы не попасть впросак сам того не подозревая.
— Понимаешь, Серега. — Он оперся на кол, взглянул на ту сторону реки, откуда мы двадцать минут назад стартанули. — Ночевал ты в нехорошем месте.
— Это как в нехорошем? Поясни. — Я сел на землю, он присел напротив, положив кол перед собой. Как оружие.
— После того, как метеостанция сгорела вместе с девками, начались там всякие там. Как говорили нам приезжавшие корреспонденты полуторогесы. — А, он имеет в виду аномальные явления? — А потом, — он вздохнул, — люди стали один за другим как мухи мереть. Спали как сурки и умирали во сне. Один только очнулся, выпил бутылку водки залпом, сказал, что бабы там жаркие и отдал душу. Вот с тех пор, эту деревеньку все мы и обходим. — Твою мать! Вот же так?! Вот, блин, попал!?? Кому сказать? Не поверят! Я, на самом деле, с приведениями со всеми тяжкими и без остановки?!! — А кто там появляется пришлый либо с ума сходит, либо становится как упырь.
— Ага. — Про упырей понятно. — Поэтому, кол осиновый, привоз на остров с церковью, проверка, а моё кружение тут расценено как бесование?
— Ну, вроде так. — Вован вытер нос, кивнул мне. — Ну, что, Серега? Делать-то, что будем?
— Уж точно не колом по голове! — Я рассмеялся.
— Ну, посмотрим. — Он улыбнулся, а у меня внутри всё сжалось. Ведь, если что, не залежится. Врежет колом, а потом ещё и насадит как поросёнка на вертел. Мда.
— Какой дом свободен? Хочу пожить у тебя пару дней. — Действительно, надо очухаться от пережитого, к тому же тело требовало реабилитации. Залюбили бы меня насмерть эти красавицы, не появись он с колом.
— Это можно. — Он встал, показал пальцем в сторону домов. — Вот те, четыре все свободные. Выбирай, живи. Только там протопить надо. А для этого дрова-то напилить и нарубить надо.
— Прямо как в сказке. Чтобы получить что-то, надо сделать что-то.
— Так, это. Сказку-то люди говорили, мудрость передавали. — Сказочник-фольклорист потянулся, расправляя мышцы. — Пошли, посмотрим, что там и как.
— Пошли. — Я встал, отряхнул штаны от приставшей травы. — Колом-то бить не будешь, Владимир?
— А что тебя, Серега, бить-то, коли ты нормальный? Дурной немного, но нормальный. — Психолог от природы пошёл вниз, неся на плече кол.
Напилить, нарубить дров на протопку дома оказалось делом не хитрым, но требующим время. К вечеру, уставший, я вытащил из ящика с выпивкой коньяк и пошёл в гости к соседу. Хлебосольный сосед удивил таким набором закусок, что я растерялся.
— Это ты сам всё делал? — Рука невольно схватила солёный помидор. М!!! Какой вкусный!
— Часть да. Часть жена племяша помогала. А часть Иринка делала.
— Родственница?
— Ну, вроде того. — Он помял губы, словно что-то соображая. — Садись! Чего тянуть? — И потянулся к бутылке. — Стой, а ты случайно не того?
— Чего того? — Одни загадки у него. Захар-загадкин ты наш!
— Не алкаш?
— Не замечался. — Я улыбнулся. — Тем более, с такой закуской нам белочка не грозит, точно.
— Ну, белая горячка. Когда…
— Это знаю. — Он налил полстакана себе, мне, поставил бутылку обратно. — Ты не бойся. Если упадёшь, то тут положу. Твоя изба всё равно только
«Дурак!!!!! Дурачок. Дурашка…»
к завтрашнему утру прогреется. Так, что.
— За встречу! — Не пить же за удачное спасение от сексуальных приведений-вампиров? Тогда точно колом огребу.
— Со свиданиецем! — Володя медленно и степенно выпил полстакана, поставил на стол, занюхал ладонью. — Грррр. Тёплая!
— Коньяк. — Я заворожено смотрел на него. Сильно! Просто так, и сразу полстакана? Сильно! Тут за ним нужен глаз, да глаз. Не алкаш ли он сам? — Хороший французский коньяк. Сам покупал во Франции.
— Покупал во Франции? — Он повторил как эхо, взял бутылку, закрутил в руках. — Едрит его! — И не было понятно — это он в восхищении или в удивлении? ***
В широком поле ветер гуляет, показывая всю свою не дюжую силу и нрав. То взовьётся вверх, поднимая в небо столбы пыли, травы ещё какого-то мусора, то ласково потеребит траву, тревожа кузнечиков, полевых птиц и прочих обитателей травяных джунглей. То похолодит, то обдаст неведомо откуда прилетевшим жаром, пьянит запахами трав, смешанных в хаотическом порыве тугой волной. Тут не то, что женщину любить, тут просто так лежать приятно. Она заволокла меня сюда, игриво поддёргивая край сарафана, показывая упругие плавные линии ноги, бёдер. При этом оглядываясь, снисходительно лукаво улыбаясь на мою реакцию. Да, мне нравятся красивые ноги. А ещё мне нравится женщины. (Специально дляЧерез минут десять, за которые я успел два раза кончить, она забилась на скамейке, сжимая его голову бёдрами, вытягиваясь стрункой. А потом опала к нему на руки, чуть неслышно плача. А он гладил её по голове, стягивая на колени свои больничные штаны. Приведя себя в относительный порядок, уже она наклонилась к нему, поглаживая торчавший член. После чего я поспешно ретировался. Вдруг, пока ласкает, увидит меня? Тогда мне конец.
Всё это всплыло в секунду в моей памяти, когда выпив, мы вышли на порог, а небо упало на нас ночью, большими звёздами, ночной тишиной, успокаивая нас. Разгорячённые, мы потолкались у моей машины, рассматривая в свете фонаря какие-то там технические изыски, а потом пошли к реке. Тишина-то какая!?? Только нет соловьёв, скамейки, старичка-ебунца и врачихи, в распахнутом халате, с чулочками на пояске.
***
Песня на два мужских голоса взвивалась вверх, убегала в далёкие дали, возвращаясь к нам в виде мошек, крутившихся у небольшого костра, разведённого у берега реки. После первой бутылки мы пошли ловить раков. По заверению Вовки, раки тут чуть ли не с омара, вот такие, на полруки. Но пока мы раскладывали костёр, добавляли водки в прихваченные стаканы, раки уползли. Очевидно, поняли, что пришли за ними. Остались только несмышленые, размером в ладонь.
— Мелкие! — Сосед огорчённо вздыхал, крутил в воздухе раков, удерживая их за панцирь. — Совсем мелкие!
— Ничего! — Я помешивал воду в ведре. — Нам хватит.
— Ну, ничего не поделаешь! — Он кинул