— Капитан! — Коля Лакки осклабился в привычной манере. — Где я — и где правозащитники? Никуда я не побегу. На пацана отвечу!
— Серьезная клятва! — без иронии подтвердил Бабаков. Обратился к коллеге: — Когда Коля так говорит — он слово держит.
Встал, прошелся по кабинету. Оказавшись рядом с преступником, ухватил его за плечо:
— Ну что, рыжая бестия? Может, впрямь, всыпать тебе горячих — да отпустить? На этот раз? Или все-таки — в ИВС, по закону?
Коля, совсем уж пунцовый, обреченно вздохнул:
— Не надо по закону! — все-таки нашел в себе силы усмехнуться: — Готов понести наказание на месте!
Бабаков раскинул руки:
— Ладно, раздевайся.
— Совсем? По спине, что ли, пороть будете?
— Нет, — ответил Бабаков. — Пороть мы будем по жопе. Но ты раздевайся догола, для пущего воспитательного эффекта.
Он явно что-то задумал. Коля Лакки, пожав плечами, принялся стаскивать с себя одежду, кидая вещи в кресло. Через минуту он стоял посреди кабинета в первозданном облике. Нагая белизна его кожи ныне была прикрыта лишь веснушками и родинками, обильно разбросанными по телу.
— Мне куда-нибудь лечь? — с неловкой ухмылкой спросил он.
— Погоди. Пока — вот так и стой. Лицом к двери, руки по швам, — майор Бабаков подошел к столу, потянулся к телефону — и тот вдруг сам зазвонил.
— Да?
:
— Подопечный твой? У нас, у нас.
:
— Воспитываем. По-свойски.
:
— Как? А ты в гости заходи, посмотришь.
Положив трубку, улыбнулся Тихомирову:
— Прикинь, я только собирался Ленку пригласить — а она сама проявилась. Беспокоится, как тут у нас ее: питомец, — он повысил голос: — Слышишь, Коля! Старший лейтенант Панарина Елена Георгиевна — о тебе беспокоится. А ты ее подставляешь. И потому — она тоже будет присутствовать при экзекуции. Пусть видит, как ты, голый и жалкий, извиваешься под розгами, да визжишь и молишь о пощаде! Она столько от тебя хлебнула, что заслужила право на такое шоу!
Коля Лакки ответил не оборачиваясь, с отчасти вернувшимся шалым высокомерием:
— Пощады просить — это хуй дождетесь!
— Нда? Отчего же? Попросишь — пощадим: — Бабаков на пару секунду задумался, что-то прикидывал в уме. И выдал условия экзекуции: — Давай так! Вот я сейчас напишу на бумажке число. Это — число ударов, которые, на мой компетентный взгляд, заработала твоя ушлая и насквозь криминальная задница. Ты его знать не будешь. Но можешь в любой момент сказать «Стоп!» И сечь тебя перестанут. И мы посмотрим на эту бумажку. Если ты уже столько получил, сколько там обозначено, — гуляй, свободен. А нет — в камеру. Идет?
Бабаков заметно вдохновился своей творческой затеей. Возможно, под этим казенным пиджаком пропал выдающийся организатор детских утренников: где-нибудь в Англии времен Чарльза Диккенса.
Коля нахмурил свое легкомысленное веснушчатое лицо. Уточнил:
— А если вы там, тысячу, скажем, нарисуете?
Бабаков развел руками и добродушно пробасил:
— Что мы — звери, что ли? Нет, меньше сотни — точно.
Послышался деликатный стук в дверь.
— Войдите!
Вошла молодая женщина. На вид — вовсе девушка, немного за двадцать, хотя строгая форма старшего лейтенанта прибавляла ее облику зрелости. Но при этом — нисколько не скрывала форм самой девушки. А они были впечатляющими. Тонкая, осиная талия, убийственная для слова «целибат» в голове священника. Высокая упругая грудь, от вида которой и под епископской митрой взметнутся нечестивые мысли, и это будет не единственное, что взметнется у епископа. И такие изящные ягодицы, чья безупречность лишь подчеркивалась форменной юбкой, что даже лик самого благочестивого кардинала зарделся бы в тон облачению. В довершение портрета, девушка была жгучей брюнеткой с демонически красивым смугловатым лицом и выразительными глазами редкой, «каннской» лазурности.
Когда она вошла, несчастный преступник невольно прикрыл свой срам. Но майор Бабаков был неумолим.
— Команда была — руки по швам! — рявкнул он. — Пусть Елена Георгиевна видит все — и пусть тебе будет стыдно перед ней! — и уже гостье: — Лен, прикрой дверь и поверни там ручку.
Старший лейтенант Панарина усмехнулась с задорным холодком:
— Ну что, засранец, попался? Влип уже по-настоящему?
Пристыженный Коля молчал.
— Ага! — подтвердил за него Бабаков. — И влетит ему не по-детски:
Он распахнул окно, в кабинет ворвались прохладный вечерний ветер и напруженные ветви вербы, давно ломившиеся в стекло и лишь ждавшие, когда их впустят.
— Вот и сгодилось это чертово дерево! — сказал капитан Тихомиров.
Бабаков немного повозился с настырной вербой и пожаловался:
— Прутья гибкие, не ломаются. Ножик бы?
— В кармане куртки, — подал голос приговоренный, силясь сохранить остатки невозмутимости.
— Охуеть! — поразился Бабаков, щелкнув выкидным лезвием. — Охуеть, как Митрич задержанных досматривает! А ствола у тебя, случаем, нет при себе?
— Нет. И ножик — так, игрушка.
— Ну, игрушка не игрушка, а остренький, — оценил майор, быстро нарезав с полдюжины прутьев, по метру каждый. — Так
— Доктор, помогите. Я умираю.
Доктор:
— Ну это мы мигом.
! Поворотись-ка, сынку!
Коля развернулся.
— Подойди к столу.
Коля подошел.
— Значит, начинаем утреннюю гимнастику! — ухмыльнулся Бабаков. — Первое упражнение. Возьмись двумя руками за край. Отступи на пару шагов и ляг грудью на стол. А потом отступи еще — и повисни на руках. Корпус держать прямо.
Паренек послушно исполнил предписание милиции, и его худое мальчишеское тело распростерлось диагонально над полом.
— Молодец! — похвалил Бабаков и кивнул капитану Тихомирову: — Ну что, бери прут, Антон, да и поехали?
Громко обратился ко всем:
— Напоминаю: драть мы будем, пока пацан не скажет «хватит». Игра у нас такая. В «очко». И его окрестности:
Капитан Тихомиров гыгыкнул «в полглотки», сдерживаясь при даме.
— А если он сразу скажет «хватит»? — полюбопытствовала Елена.
— Есть риск в тюрьму угодить. Все дело — в волшебной цифре, — Бабаков указал на листок, лежавший как экзаменационный билет, заветным номером к столу.
Тихомиров, приняв розгу, помахал ею, извлекая из недовольного воздуха злобный свист. Потом, почувствовав прилив воспитательного инстинкта, пощекотал кончиком прута рыжеватые Колины вихры. Осведомился:
— Что, уже страшно?
Тот поворотил страдальческое лицо:
— Командир, ближе к теме!
— И то верно, — Бабаков, встав по другую сторону от разложенного навесу голого мальчишки, кивнул Елене: — Ты считать будешь. Вслух.
И, плавно взмахнув розгой, бросил руку вниз. Лоза обрушилась с сердитым свистом. С отрывистым «чмоком» перечеркнула безмятежную белизну грешной задницы первой розовой полосой. Будто самолет, пролетавший над Антарктидой, разлил бочку с красным вином. Так почему-то подумалось Елене. Колина Антарктида сейсмически содрогнулась, он с усилием втянул воздух сквозь сомкнутые губы: «Вссс!»
Елена громко объявила нейтральным дикторским тоном: «Раз!» И тотчас открыла рот для «Два».
Ибо едва розга Бабакова соскользнула с объекта своей агрессии, немилосердно продавив юную плоть, как взметнулся карающий прут капитана Тихомирова.
Коллеги работали слаженно, как богородские медведи. Секли ритмично, хлестко и неумолимо методично. Елене даже подумалось, что этот случай не первый в их практике и они имеют опыт подобного рода увещевания малолетних правонарушителей.
Коле же, скорее всего, ни о чем не думалось. В те роковые секунды, отмеряемые свистом розог, их смачно-хищным цоканьем по коже да его «всссСС», всс-ссё более сс-ссуетливым и ссс-сстрадальческим, сознание его всецело переместился в то место, которое, собственно, испытывало сейчас наиболее ощутимое воздействие реальности. Для философских измышлений это место годится мало.
На цифре «восемь» Еленин голос чуть дрогнул — в унисон с особо громким Колиным «всс-Ы», в котором впервые проклюнулась гласная. Паренек дернулся, покачнув массивный начальственный стол. На девятой розге он вскрикнул в голос, а на десятой — его подрагивающие колени подогнулись, опустились на пол.
— Ладно, передохнем! — объявил Бабаков.
Десять полос на тинейджерской заднице быстро вздувались, наливались лиловеющей болью.
— А может, там «5» на бумажке написано, а, Коль? — не без мрачного ехидства вопросил Бабаков.
— От вас дождешься! — сипловато усомнился тот. Попросил: — Слышь, начальник! Можно, я хоть материть вас буду?
— Да на здоровье! — великодушно разрешил майор.
А капитан Тихомиров добавил:
— Чего новое о себе — хрен мы от тебя услышим!
Бабаков взял свежую розгу. Тихомиров последовал его примеру. Эта «смена реквизита» не ускользнула от напряженного Колиного внимания. В его зеленых глазах промелькнула арифметическая выкладка: «На каждую розгу — по пять пришлось. Всего шесть их, розог. Значит, не больше тридцати?».
— Вербы за окошком — еще много! — «утешил» Бабаков, уловив ход мыслей жертвы.
— Там кровь у меня есть? — почти без эмоций поинтересовался Коля.
— Пока нет. Но будет обязательно, — «обнадежил» майор. — Если, конечно, не скажешь «стоп-игре».
— Не скажу. Давайте, фаш-шисты!
— Тогда приподнимайся обратно. А то нам неудобно: низко слишком твоя жопа.
Снова засвистели лозы. Снова послышался спорый, будто испуганный Еленин счет: теперь она уже не пыталась изобразить из себя диктора. Одиннадцать: Двенадцать: Тринадцать: — И Колина хриплая яростная ругань: «Ур-роды… Ы: бля! … козлы-Ы: бля: па-А-азорные:
Четырнадцать: — ПидаррАссы! — Пятнадцать: — СсУки драные — Шестнадцать: — вЫблядь муссорсс — Семнадцать. . — муссорская! — Восемнадцать! — СРАНЬ-МЕНТОПИЗДИЩЕНСКАЯ-СЕРО-МУДО-ЕБЛОМУСОР-ХУЙ-ВАМ-В-РЫЛО-СУКИ-БЛЯДИ!
Последний титул был озвучен почти без запинки на двух ударах, завершающих серию. Удары вышли почти синхронными, и видимо, потому особенно подхлестнули, в буквальном смысле, Колино вдохновение. Оно было оценено по достоинству.
— Как-как? — посмеиваясь, переспросил Бабаков. — СРАНЬ-МЕНТОПИЗДИЩЕНСКАЯ-СЕРО-МУДО: черт, не запомнить. Записать бы, а? Коль, не повторишь?
— Да пошел ты, хуйло легавое! — в интонациях страдальца слышалась свирепость на грани слез.
—