Любовь и море

Куда только не уводил свой эсминец капитан третьего ранга Жаков, уклоняясь от встречи с тайфуном, однако коварная «Джильда» все же настигла его.
— Лево! Лево пять! Прямо не ходить! Правым бортом волну брать! Так держать! — отдавал он команды рулевому, пытаясь держать форштевень корабля не прямо на волну, а взбираться на нее слегка наискосок так, чтобы нос и корма эсминца сразу не оказались одновременно на гребне двух волн или центр по килю не очутился одним на вершине одной из этих свирепых громадин. Опытные мореходы знают, что в таких случаях корабль может переломиться напополам, а там…
Рулевой, уже побывавший в штормовых переделках контрактник, на сей раз не верил своим глазам, видя, как на корабль надвигается очередной пенящийся вал величиной с трехэтажный дом. Удары его были настолько сильны, что ему казалось, будто это не море бьет в борт корабля, а великан колотит гигантским молотом. Он с трудом сдерживал рулевое колесо, пытающееся все время вырваться из его рук, и с опаской поглядывал сначала на набегающую волну, а потом на невозмутимо курящего свою почерневшую от времени трубку «Батю».
— Лево! Лево держать! — продолжал командовать тот, делая вид, что ничего особенного не происходит.
«Ну, если «Батя» курит, значит все О, Кей!» — с облегчением вздыхал рулевой, продолжая удерживать корабль правой «скулой» к волне.
— Ну, как тут у вас? Можно посмотреть? — раздался позади них задорный голосок поднявшегося на ходовой мостик заместителя командира корабля по воспитательной работе никогда не унывающего капитан-лейтенанта Прошина.

— Вахтенный офицер. Принять командование! — приказал командир и повернулся к заму.

— Смотри, коль пришел… , — ответил он.
— Послушай, командир, — зам взял его под руку и отвел на край мостика, — люди уже на пределе. Почти все укачались… На вахте в машине первая смена за вторую уже сутки парится…
— Пусть парится, коль жизнь дорога. «Джильда» пока только краем нас задевает. Видишь волну? Она едва на восемь балов тянет. Так что «Ягодки» нас ждут впереди…
— И что же делать?! — лицо зама побелело.
— Иди вниз и скажи всем, что если потеряем ход, то нам амба. Главное сейчас — машина.
— Ну, а вы — то как?
— Разберемся. Посмотри на рулевого. Парень — орел. У такого молодца никакое море штурвал из рук не вырвет. Иди…
Зам покинул мостик, и тут же раздался голос вахтенного офицера:
— Товарищ командир. Видимость улучшилась, и волна стала меньше. Шторм пошел на убыль, — радостно доложил тот.
«Эх! Молодо — зелено! Мы только приближаемся к «глазу» тайфуна, а он решил, что уже и шторму конец», — подумал Жаков и приказал:
— Держать! Держать правой «скулой» на волну!..
Командир отошел и сел в кресло. Закрыл глаза впервые за последние сорок шесть часов. Он знал, что сейчас корабль в центре тайфуна, шторм почти стихнет, выйдет солнце и всех обласкает. Но это будет не долго, затем начнется все сначала, пока они не выберутся окончательно из цепких лап этой свирепой «Джильды». И тут ему почудилось, как чья-то нежная, ласковая рука сначала тихо обнимает его за шею, затем опускается все ниже и ниже, пока эти нежные настойчивые пальчики не коснулись его уснувшего в штанах «Богатыря». Да юноше Жакову, росточком всего метр с кепкой было чем гордиться. При росте метр шестьдесят пять природа, однако, наградила его «Болтом» чуть ли не с треть метра. Недаром еще в курсантские годы в далеком прекрасном Питере девчонки, как мухи на мед, льнули к бесшабашному курсанту, а сокурсники метко прозвали его «Половым гангстером». Сейчас ему снилась его первая встреча с Наташей, белокурой и голубоглазой тоненькой студенткой, которая тут же решила проверить знание им английского, спросив:
— Вот ду ю вонт оф ми? — она приблизила свои губы к его губам, положив руку на его плечо.
— Ай эм вонт ту ю? — ответил он и тут же полез целоваться.
Девушка отпрянула, и хотела было охладить его пыл пощечиной, но ее остановил его леденящий душу взгляд. Этим взглядом еще, будучи пацаном, он как-то остановил змею на пастбище, где он пас деревенских буренок, которая, свернувшись в кольцо, готовилась броситься на него, но почему-то вдруг раздумала и уползла прочь.
… Они тогда расстались, так и не договорившись о новой встрече, как вдруг ее синеватое платье обозначилось недалеко от дверей проходной, когда он выходил из здания на очередное увольнение в город. Теперь она попалась, и как потом оказалось, на всю оставшуюся жизнь. Александр не стал мешкать. В той далекой Вологодской деревеньке парню недосуг было долго ухаживать за приглянувшейся ему девицей, и если они друг другу нравились, то мигом оказывались на сеновале. А там все происходило быстро и просто: девица тут же стягивала с милого штаны, а он задирал ее сарафан, а так как в то время трусы никто из них не носил, то предметы любви обозреть или определить на ощупь не составляло особого труда. Вот и на сей раз. Только они оказались в ее квартире, как тут же выяснилось, что ее трудолюбивые предки в очередной раз пропадают на даче, и Александр просто шепнул ей на ухо: «Хочешь?»
«Чего?», — ответила она, делая вид, что не понимает. Но он понял, что она давно хочет, но только ломается. Курсант встал, расстегнул брюки и вывалил на стол своего «Молодца», как он это нередко делал перед деревенскими красавицами, когда ему было некогда или поджимало время.
— Его! — ответил он и словно ружье, направил сей предмет прямо на ее лицо.
У девчонки от удивления глаза, казалось, вылезут из орбит. Сначала она хотела запустить в него тарелкой, но торчащий «Молодец», уже с интересом разглядывал ее своим единственным глазом, подернутым легкой «слезой».
— Чего ты хочешь, курсант?! — только и нашла, что сказать, потрясенная увиденным, восемнадцатилетняя красотка.
— Трахнуть тебя хочу, поняла?! — он выше приподнял член и оттянул кожицу к самому основанию. Теперь она видела его совсем «раздетым» и у нее уже не было никаких вопросов. Она подошла к нему, словно во сне, протянула руку и сжала его член своей маленькой ладошкой, только на две трети обхватив сей, до селе незнакомый ей предмет. Нет. Она перечитала массу книг о том, как люди трахаются, но живой член мужчины так близко она обозревала впервые. Курсант вздрогнул и, не мигая, внимательно смотрел в ее голубые глаза, которые уже начинала застилать пленка томного желания. Он, молча, опустил свои ладони на ее ягодицы, ухватился за ее тонкое платьице и быстро сдернул его прямо на пол. Она осторожно переступила через него, и, не выпуская из ладошки его подрагивающую плоть, приблизилась к нему вплотную. Он уже был так распален этой немой сценой, что мигом разорвал на ней трусики, отшвырнув их в сторону, приподнял ее за локотки согнутых рук и усадил на стол. Затем он уложил ее навзничь, задрал ноги на свои плечи, притянул таз к себе, пощекотал членом ее дырочку, словно проверял наличие входа, и тут же засадил ей так быстро и глубоко, будто с размаха рубил в своей деревне толстое полено солидным колуном.
— Ой! Осторожно! — взвизгнула она, но было уже поздно: член уже вошел в нее до самого отказа, и она поняла, что свершилось то, а чем она так давно мечтала. Но девичьи грезы о чем-то прекрасном при первом столь грубом сношении оказались несбыточными. Все произошло настолько быстро и обыденно, что это ошеломило ее еще больше, и волна протеста уже стала закипать в ее мозгу, но страх потерять эту нежную сладость сношения настолько ужаснула ее, что вместо сопротивления она еще крепче стала прижимать его тело к себе, машинально совершая встречные движения.
«Господи! До чего же хороша жизнь, которая придумала «Это», — крутилась в ее мозгу философская мысль, сокрушая все прежние каноны и запреты, которые постоянно внушал ей ранее окружающий ее мир. Он же думал совсем о другом. Она была у него далеко не первой. В его деревеньке осталось несколько девчонок, которые частенько бывали у него на сеновале. Да что там говорить! Когда деревенские бабы, с ведрами в руках и белыми косынками на головах приходили к нему на широкую поляну, у реки, на солидном расстоянии от деревни, чтобы подоить своих буренок, а он в это время голяком купался в речке, охлаждая молодое тело, распаленное полуденным зноем, то нередко слышал их задорный смех, а то и приглашение порезвиться вместе. Он невозмутимо отмалчивался, но иногда какая-нибудь наиболее назойливая бабенка до того допекала его, что он просто манил ее к себе, хватал и тащил в воду, где и трахал девицу на виду у баб, раскрывших рты от удивления. Было видно, что они никак не ожидали такой смелой выходки от их молчаливого пастушка.
— Ты что это, Александр?! Совсем стыд потерял? — корила его одна из солидных матрон, ощупывая фигуру паренька алчущим, похотливым взглядом.
— А чего это

они?! А эта сама на «Огурец» запрыгнула. Разве тут устоишь? — отмахивался он и, щелкнув кнутом, загонял подоенное стадо в реку.
— Да. Надо тебя взять в руки, а то совсем испохабишься. В полночь жди на сеновале. Приду воспитывать тебя, — отвечала та, и он понял, что сегодня от ее пышных форм ему никак не отвертеться. Да. В ночь с такой партнершей ему приходилось порядком постараться, чтобы под утро она, едва дыша, еле выползала из-под горячего тела парня.
В деревне все было гораздо проще: «Хочешь? Пошли… «. А сейчас он драл городскую, эмансипированную девицу, воспитанную и взлелеянную в хорошей, интеллигентной семье, где никто даже не смог бы и помыслить, что их красавица, умница, отличница и прочая, прочая… дочь, вдруг уцепится мертвой хваткой за длинный и толстый член диковатого, деревенского, низкорослого, неотесанного парня, с курсантскими погонами на плечах и тремя «галочками» на рукаве.
— У! У! У! — мычала она в такт его качкам, потеряв голову от сладострастия.
— Эх! Эх! Эх! — отвечал он ей.
— … Первый раз в тайфуне? — спросила она его, но он уже понял, что это не ее голос, услышав сквозь сон голос старпома, который пришел на мостик, чтобы подменить командира и, увидев озабоченное лицо вахтенного офицера, решил подбодрить его.
— Так точно! Первый, — послышался голос лейтенанта,