Шел сентябрь 1812 года.
Пир продолжался несколько часов, сославшись на мигрень, ушла спать баронесса, а гусары, обнявшись со старостами и старшинами горланили непристойные песни. И вот князь Ланской, охмелев окончательно, обратился к старейшинам, мол, полк в пути уже долгое время и все де истосковались по любви и ласке, а судьба воровка невесть, что уготовила впереди, надо бы войсковой люд повеселить
Первая:
— Я познакомилась с КГБешником. Он 20 ней выяснял, кто мои прабабушка с прадедушкой, а на 21-й день, наконец, проявил мужество.
Вторая:
— Я познакомилась с партийным работником. Он в первый день проявил мужество, а потом двадцать дней уговаривал меня никому об этом не рассказывать.
Третья (грустно):
— А я познакомилась со студентом. Он 20 дней проявля мужество, а на 21-й день вышел на балкон и говорит: «О, боже, так здесь еще и море есть!»
. Хорошо бы карусель соорудить, да девок туда помоложе, да по жопастей. Хитрый староста знал, о чем речь идет, полки при следовании на маневры заходили и раньше на постой в деревню, но он прикинулся несведущим и набивал цену. Ланского поддержали товарищи и на перебой уговаривали старейшин как им надо перед боем кровопролитным отдохнуть вольно. В конце концов, сошлись на цене по пятнадцати рублев за жопу.
Утром во всей деревне и в господском доме топились бани. Мыли всех девок, солдаток у которых мужья были на службе царской и молодых баб, у которых ребятеночков было не более двух. Мужики на поляне за околицей сооружали карусель. Это был столб-ось, воткнутый в землю с насаженным на него большим колесом метров 15 в диаметре. Колесо было на высоте чуть более метра от земли. По окружности колеса к нему были приделаны держатели для рук. Девок и баб согнали к колесу в одних рубахах, поднесли им по чарке водки, заставили рубахи снять и за руки намертво прикрепили к колесу. А чтоб стыда не было, каждой на голову надели мешок. В итоге колесо представляло собой завлекательное зрелище, примерно двадцать баб стояло по кругу выставив ядреные нагие жопы. Напротив каждой живенько стал гусар в одном исподнем.
«Покрутили девоньки» — пронзительно завизжала одна из молодух и бабы с визгом, хохотом, наступая, друг дружке на ноги приставными шагами покрутили колесо все быстрее и быстрее. Смотря на мелькавшие перед их глазами, ладно сбитые, упругие девичьи зады, гусары скинули исподнее. Глаза у них искрились бешеным блеском, лбы покрывала испарина, губы и щеки нервно подрагивали от напряжения, а красавцы увеличились до невероятных размеров и салютовали багровыми головками с капельками выступившей жидкости блестевшей на солнце.
«Стой окаянные» — послышался крик девки постарше, и все бабы враз остановились. Гусары тут же подскочили, облапили вспотевшие от быстрой беготни девичьи тела, стали тискать за ляжки, за груди, с криками и хрипами блаженства стали проникать в них. На несколько минут колесо превратилось в вертящих жопами баб и сопящих, насаживающих их на свои уды гусаров.
«Вот, поди, ж ты как озоруют» — усмехаясь в усы, сказал староста. Все мужики деревни поглядывали на происходящее из кустов. «Мыслимо ли такое, чтоб за бабские ласки такие деньжищи давали. Вот уж дурни, так дурни» — сказал Фрол, презрительно плюнув в сторону гусар и крепко сжимая в мозолистой руке полученные от старосты деньги. Его Парашка повизгивала громче всех. Мужики одобрительно закивали головами. «Оно так, я вам скажу, на такие доходы можно 4 статные лошади купить, али коровы» — просипел Агафон. «Да, дело говорите мужики» — пробурчал в усы староста, улыбнувшись, он с каждой девки утаил по рублику и теперь думал, как сподручнее завести разговор с барином о покупке старой, но еще рабочей мельницы, что стояла за околицей с другой стороны села. Барон был тут же и весело посматривал на происходящее в пенсне из легкой коляски. Он немного был удручен неприятным разговором с супругой, которая очень отрицательно относилась к таким гусарским забавам, считая их дикостью, но с другой стороны он, как рачительный хозяин, должен же был заботиться об увеличении душ в его имении. А о том, что бабы рожать после карусели будут, как заведенные он не сомневался. Глядишь, как ни будь и Бонопартой сладится.
Тем временем по команде одной из баб карусель снова закрутилась. Гусары с обезумевшими от похоти глазами, шлепали баб по крутым задам, подзадоривая девок, веселей и сноровистей крутить колесо. Гусарам денщики поднесли шампанского, и те стали жадно пить, а потом лить этот холодный напиток на разгоряченные зады девок. Вся округа залилась звонким и веселым визгом.
Но, утомившись бабы, остановились и к ним снова припали гусары. Так карусель то останавливалась, то возобновляла свое движение. Вот уже выгнувшись и издав пронзительный вопль, от нее стали отходить по одному по два удовлетворенных, выкрикивая что-то на русском и на французском языках. Их место занимали товарищи. В конце уже все в край утомились. В общей суматохе приложиться к сладкому успели и несколько денщиков. Но мужики зорко смотрели за тем, кто платил за раздольную гульбу, и халявщикам спуска не давали. Несчастных изловили и под одобрительный смех гусаров стали совать их отростки в ульи на деревенской пасеке, приговаривая: «Что положено господам, то поганому люду делать не пристало».
Девок освободили от колеса, и они звонко хихикая, подхватив рубахи, побежали мыться на пруд. Увидав, что представление окончилось, разошлись по своим делам мужики. Гусары отдыхали до вечера. Вечером опять пили у барона и делились впечатлениями от сегодняшнего дня, Ленский, воспользовавшись отсутствием баронессы, сочинил непристойные стишки и читал их под зычный регот товарищей.
Все были довольны, только Федот был недоволен, ругательные слова говорил поганец в адрес старосты, так как страшно ревновал свою Татьяну. Собрав сход, сельчане трезво рассудили, что Федот не разумеет своей выгоды и ершится по молодости и что бы унять его молодую, лютую спесь, сняли с него портки, разложили его на лавке посреди села и всыпали прилюдно пятьдесят раз по неразумной жопе вожжами.
Ночью по тревоге гусары поднялись и спешно, пьяно матерясь, ускакали из деревни, за ними теряя на ходу походный скарб, умчался тыловой обоз.
В обед в деревню вошли стройными рядами, стряхивая пыль с синих мундиров, французы. Впереди шли высоченные гренадеры и несли знамена. Барин бежал с гусарами, но пограбить усадьбу не удалось так, как ее тут же стали охранять французы. Они расположились по всей деревне, чинили свою амуницию, чистили оружие и выглядели усталыми. Соорудив под конец дня нехитрую еду, поели.
Вот в этот то момент всех и согнали на еще один сход. Крестьяне ворчали, что их отрывают от забот по хозяйству, но в отрытую перечить опасались. Собрав всех в центре деревни, на телегу взобрался молодой щеголевато одетый господин с болезненным взглядом. Он на ломаном русском языке много говорил непонятных слов о революции, о каком-то крепостном праве. Показывал знамена и истерично кричал, что там прописаны такие невразумительные для большинства слова, как свобода, равенство и братство. Селяне скучали и оживились лишь тогда, когда этот горлопан стал говорить, что господское добро нужно поделить между всеми. «Забрать хозяйское добро, оно конечно завлекательно, но боязно как-то» — порешили мужики. А молодой хлыщ стал предлагать записываться во французскую армию, обещая новобранцам большие выгоды. Никто, кроме Федота ни согласился и оратор, махнув рукой, пошел пить вино с французскими офицерами.
Утром французы, наскоро поев похлебку с сухарями, двинулись дальше по направлению к Смоленску. В деревне в господском доме остались, только молодой господин, Федот и еще пятеро старых французских солдат. Рассудив здраво, что барину теперь его добро ни к чему, мужики ночью подошли к усадьбе, убили Молодого и Федьку, передушили солдат и быстро растащили по хатам хозяйское добро. Усадьбу подожгли, чтоб урядник из уезда не сумневалси, что это супостат озоровал и насильничал.
До утра, в избах бабы разбирая хозяйские наряды, нахваливали сметливых мужей и потчевали их ради такой прибавки забористой брагой и терпкой наливкой.