Слушай, у меня есть, без пизды, охуенная идея! — муж пнул меня куда-то, под жопу коленкой, и похотливо добавил: — Тебе понравится, детка. Детка?!!!!! Блядь, тому, кто сказал, что бабам нравится эта «пидорская привычка» называть нас детками — надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, «АнтониоБандеросы» сраные? Лично я за «детку» могу и ёбнуть — в гычу. И за попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тебя хачю» — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и ни хуя, ни разу, не эротично — реакции никакой. — Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила брови, и….скрипнула зубами. — И идея мне твоя по хуй. Я спать хочу. — Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям — щас. И у меня есть идея, что немаловажно. Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя. — Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что. Муж оскорбился: — В жопу?! Нужна мне твоя срака — сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем? Охуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи. — В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»? Со мной сложно жить. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся. Я ж слова в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном… — В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля! — Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиниться б надо… Годовщина свадьбы ведь. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, хули там. Во что? Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо. — Хочу выебать школьницу! Выпалил, и заткнулся. Я подумала, что щас — самое время дать ему в морду, но не смогла, повисла тягостная пауза… — Еби, чё там… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка, через адвоката передавать. Как порядочная…. Супруг в темноте поперхнулся: — Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будешь ты. Да гавно вопрос! Чё нам, кабанам? Нам что свиней резать, что ебацца — лишь бы кровища… В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества что ли? Как не хуй делать! — Ладно, уговорил. Чё, делать-то надо? Самой уж интересно, что пиздец. А тут всего делов-то: в школьницу поиграть! Ну, значит, Вова начал руководить: — Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходишь ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея? — Да пиздец просто. У меня как раз тут до хуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А фартуков, как у дурака фантиков. И бант, разумеется, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Ни зачёт, Вольдемар. — Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. По хуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант по хуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна. Какая, бля, дудка????????? Дудка тебе на хуя????? — Халат спизжу, не хуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем? — Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг, — в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёшь? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ. Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают. В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса «Шушера» тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был счастлив. Чтоб пересдать ему математику. — А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки. В тёмной прихожей, натыкаясь сракой— то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни: — Тук-тук. Василиваныч, можно к вам? — Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка. Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору: — Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!! — Сорри… — доносится из темноты, — давай сначала. Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь: — Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно? — Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи. Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Марширую, по-пионерски. И — охуеваю. В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов, но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет. Оборачивается, видит меня, и улыбается: — Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку. — Васильиваныч, а чой — та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку. — А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздеться. Я и твои трусики постираю. Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ага. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука. — Не… — блею овцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки. Задираю
мамин халат, и показываю мужу пизду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала. За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля… — Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше всё. Сколько будет трижды три? — Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку. — Маша! — Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твёрдая пятёрка без пизды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша? — Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это, да? — Да! Да! Да, бля! — орёт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравится, Маша Петрова? — До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь. — Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть — на хуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура! — Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу платье снять. Школьное. Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует: — Дай померить фартучек, Маша — бля! Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне — кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы. — Пожалуйста, Василиваныч, меряйте, снимаю фартук, и отдаю Вове. Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает: — Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мужская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи, за батончик Гематогена, как путана? Хрюкаю…..Давлюсь. Отвечаю: — Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет. Муж снимает очки, и смотрит на меня: — Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя. Я задираю фартук с помидорами, смотрю, как на глазах скукоживается Вовино барахло, и огрызаюсь: — А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, бля, десятый класс?! Вова плюхается на стул, и злобно шепчет: — А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чё это такое? — А на хуя они мне?! — тоже ору шёпотом, — мне они даже в институте на хуй не нужны были ! Ты ваще, что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?! — Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура! — Сам такой! Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло. — Блять, с тобой даже по ебацца нормально нельзя! — не успокаивается муж. — Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжаться в хуйню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочешь потрогать мою писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика! — Пожалуйста! — Ну и всё! Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно. В соседней комнате раздаётся детский плач. Я реагирую первой: — Чё стоишь столбом? Принеси ребёнку водички! Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор. … Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить по ссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу… — Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют! — Да кому ты нужна, ветошь? — раздался в прихожей голос моего отца. Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно. — Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина — мерзкая! Мама жгла, без пизды. — Отпустите мой хуй, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец. Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член. Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает счастье до рваться до чьего-то там хуя — это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы пиздюлей за сворованный халат, и извращённую половую жизнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись. Но вторую годовщину я не забуду никогда. Я б и рада забыть, честное слово. Но мама! Моя мама.… Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справиться о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, в оконцовке всегда говорит: — Сегодня, как ни странно, меня не били членом по