Фуэте

До девятого класса я совсем не интересовался девочками. Мои ровесницы казались мне совершенно пустыми, глупыми и недалекими. Им никогда не понять, что постоянная Планка — это не рейка, прибитая к стене, им ни за что не освоить теорию множества Кантора или аксиому вещественных чисел. У них на уме лишь куклы, слезы и тряпки. Я даже не знал, о чем можно поговорить с девчонкой. Не сказать, чтобы меня совсем не интересовало то, что скрывается у них под платьицами, теоретически я знал, что такое секс и в свои пятнадцать лет, как и все мальчики, я уже давно достиг половой зрелости. Просто я считал, что человеку в первую очередь необходимо быть гомо сапиенс, а

близость должна быть не только физическая, но и духовная. А какая духовная близость может быть у меня с пигалицей-сверстницей? Конечно, среди представительниц противоположного пола бывают и умные особи — кандидаты и доктора наук, — но до них я еще сам не дорос. Забыл, кстати, сказать, что повествую я о событиях своей молодости, которая проходила в середине семидесятых. В то время таким как я еще не давали обидную кликуху «ботаник», скорее наоборот, нас, влюбленных в науку, уважали, и даже «короли» местной шпаны не позволяли нас обижать. Впрочем, в юношеские годы я старался тренировать не только мозг, но и мускулы. И не для того, чтобы хвастать перед девчонками или защитить себя от хулиганов. Мои родители учили меня, что человек должен быть развит всесторонне. Короче, девочки меня не интересовали, а науку я избрал главной своей возлюбленной. И хотя на уроках физкультуры нет-нет да охватывало волнение при виде оголенных стройных ножек и выпирающих из маек холмиков, все равно я считал, что ни к чему тратить время на легкомысленные глупости, потому что впереди меня ждал физмат МГУ, аспирантура, кандидатская, а вот тогда уж можно будет задуматься о женитьбе. Мои родители, до мозга костей интеллигенты, воспринимали интимные связи вне брака как явление недопустимо-предосудительное и с детства воспитывали меня в духе «обликум морале». А еще мои папа с мамой были заядлые туристы. На своей разборной байдарке еще до моего рождения они исходили почти все реки Советского Союза, а когда мне стукнуло пять лет, на смену двухместной была куплена трехместная байдарка, и я отправился в свой первый поход. С тех пор со своими предками я совершал путешествия каждое лето. Компании и маршруты каждый раз попадались разные, но неизменно мы привозили из этих походов неизгладимые впечатления, а мой отец еще и кучу отснятых кинолент. Весь поход он с упоением жужжал своим «Красногорском», по возвращении вся наша немаленькая квартира была опутана сушившейся после проявки кинопленкой, а потом осенним вечером у нас в гостях собирались участники путешествия, и мы вместе под стрекотание проектора «Украина» еще раз переживали все трудности пройденного пути. Этим летом мне предстояло совершить десятый юбилейный поход. Я бы с удовольствием отправился в Саяны или Забайкалье, но у отца что-то не заладилось на работе, все сорок пять дней профессорского отпуска ему не дали, можно было рассчитывать лишь недели на три. Пришлось придумывать и маршрут покороче, и дорогу не длинную — решили остановить выбор на Кольском полуострове. С нами в поход отправилась еще одна семья. Когда я узнал, кто наши попутчики, то впал в жуткую тоску: мой юбилейный поход испорчен. С нами идут дядя Миша и тетя Клава, против которых я, собственно, ничего не имел. Дядя Миша — прекрасный гитарист и знает много песен, а тетя Клава в походных условиях на костре печет изумительные пирожки с грибами. Но с ними идет их дочка Лена! Вот это и вгоняло меня в зеленую тоску. Правда, с Ленкой я был знаком очень отдаленно, она лишь несколько раз заходила к нам в гости вместе с дядей Мишей. Но этого ей хватило, чтобы оставить о себе впечатление как о жеманной, вредной и очень избалованной девице, страшно самовлюбленной и заносчивой. Она на год старше меня, перешла в десятый (тогда выпускной) класс. А моя мама души в ней не чает: «ах Леночка, ах Леночка!» и даже называет нас женихом и невестой. В гробу я таких невест видел! Однако уже в поезде мое отношение к ней стало меняться. Перед отъездом мама спросила меня: — Что ты возьмешь почитать, чтобы не скучать в дороге? Майн Рида или Жуль Верна? — Дифференциальные уравнения, — ответил я, причем совершенно серьезно. В девятом классе, конечно, дифуры и вообще высшую математику не проходят, но я же вундеркинд, поэтому изучал все самостоятельно и хотел порешать в дороге задачки. Едва поезд тронулся, я залез с тетрадкой, задачником и авторучкой на верхнюю полку и, лежа на животе, принялся решать. Ответ никак не сходился. Я не замечал, что Ленка со своей полки давно наблюдает за мной. Небось нарочно выбрала полку напротив моей, а не в соседнем отсеке, где разместились ее родители. Вдруг она ловко, как кошка, перепрыгнула на мою полку, сдвинув меня к стене, улеглась рядом, отняла у меня авторучку, погрызла ее, всматриваясь в мое решение, и через несколько минут вынесла вердикт: — Ты неправильно вот этот интеграл взял! — Откуда знаешь? — с недоверием спросил я. — Ты думаешь, все девчонки дуры? Я, между прочим, в математической школе учусь. Мы на факультативе дифуры уже разбирали. Я с удивлением посмотрел на нее. Ее личико было очень близко, и я только сейчас отметил, что оно очень милое и даже красивое. Правильной формы маленький носик — чуть вздернутый и с немножечко впалой переносицей, изогнутые узкие брови, огромные серые глаза, золотистые, естественно вьющиеся волосы, пухлые девичьи губы, чуть приоткрытые, из-под которых выглядывают белоснежные зубки. Щеки и подбородочек — все тоже гармонично правильной формы, все гладенькое, ни прыщичка, ни родинки, только едва заметные веснушечки около носика. На полке вдвоем очень тесно, она прижималась ко мне, а я впервые ощущал рядом упругое и гибкое девичье тело. Его тепло и нежный запах будоражили меня, и что-то, словно разряд тока, пробежало по мне, я даже почувствовал некое шевеление в штанах. Ленка еще раз посмотрела мне в глаза, улыбнулась и перепрыгнула обратно на свою полку. — Попробуй. Я попробовал взять интеграл, как советовала она, и ответ сошелся. После этого случая я стал присматриваться к Ленке. Оказывается, у нее красивая фигура. В поезде она ехала в красном «олимпийском» тренировочном костюме. Раньше были такие, в них одевалась сборная СССР, поэтому их и называли «олимпийскими». Это трикотажный, плотно облегающий фигуру спортивный костюм, он обтягивал Ленкино тело, подчеркивая торчащий вперед маленький бюстик, упругую круглую попку и делал заметным бугорок лобка. Даже не раздевая можно было представить, как она выглядит голышом. И это чудо лежало рядом со мной на вагонной полке и помогало решить мне задачу! Оказывается женское тело упоительно красиво и возбуждающе. Теперь я начинал понимать своих сверстников, норовивших заглянуть после физкультуры в раздевалку к девчонкам и потом делившихся впечатлениями. Когда мы оказались на речке, я стал присматриваться к Ленке еще пристальнее и делал для себя все новые открытия. Во-первых, она была очень грациозной и ловкой. Тетя Клава рассказывала, что она несколько лет занималась в балетной школе, и они даже долго не могли выбрать, в какую спецшколу ее отдать, с математическим уклоном или с хореографическим. Все-таки победила наука. А во-вторых, олимпийский костюм — это были еще цветочки по сравнению с тем, что представлял ее купальник. Кольский полуостров хоть и находится за полярным кругом, все равно в разгар лета там бывают очень жаркие дни. И белые ночи там стоят до середины августа. А днем, когда солнце высоко, можно вполне загорать и купаться. Так вот, о купальнике. Стрингов и лифчиков из одной узкой тесемки тогда, конечно не делали и не носили, их бы вмиг обозвали верхом бесстыдства, а обладательницу забросали бы камнями. У Ленки был глухой целиковый купальник. Но зато какой! Он сидел на ней настолько плотно, что через него проступали даже бусинки ее сосков. Каждую грудь он облегал отдельно, а глубокий вырез открывал пространство между ними до середины. Мало того, что он обрисовывал выпуклость лобка, под ним угадывались губки, разделенные половой щелью. Там где начинаются ноги, его граница шла точно по естественной складке бедер и скрывалась между ними. А сзади он обтягивал каждую ягодичку, углубляясь в ложбинку, и чуть выше копчика клином расходился по бокам, открывая спинку. Бретельки были приделаны в паре сантиметров выше проступающих сосков, и скрепляющий их на шее бантик терялся в распущенных волосах. Практически это была вторая кожа из ткани, да и цвет купальника был розовато-бежевый, почти телесный. Первый раз, когда Ленка вышла в нем, мне показалось, что она идет голой. Но на этом эротичность купальника не заканчивалась. Стоило Ленке в нем окунуться в воду, до полного высыхания он делался почти прозрачным. Через него проглядывали темные кружочки вокруг сосков, пупочек и даже волосики на лобке. Не знаю, как тетя Клава и дядя Миша позволяли ей надевать такое, потому что не только у меня, но и у моего папы оттопыривались плавки, когда Ленка выходила из воды. Мы спускались вниз по реке, проходили пороги, переплывали через спокойные плесы. Папа стрекотал кинокамерой, дядя Миша метал спиннинг. Мы ели свежезасоленного хариуса, пару раз попадалась семга. Хотя ловить ее в это время запрещено, но ведь она этого не знала. Две недели прошли очень быстро, нам оставалось плыть еще четыре-пять дней. С Ленкой оказалось не так уж и скучно, мы даже подружились к неописуемому восторгу моей мамы. Однажды под вечер я неловко упал и рассадил себе руку. Мне ее забинтовали и решили назавтра никуда не плыть, чтоб я случайно не намочил рану, и устроить дневку. Дядя Миша предложил совершить восхождение на сопку. Сопка была высокая, на ней даже поблескивал ледник. Я сказал, что идти не хочу, лучше посижу один в лагере, порешаю задачки. — У тебя же рука болит, а не нога! — удивился папа. — Действительно, лучше воздержаться, — поддержал меня дядя Миша. — Все-таки в гору лезть, там руками страховать себя надо. Пусть